Профессиональный риск. Документальная повесть

- Владимир Михайлович, - обратилась она ко мне, - а теперь вы сами всыпьте моей негоднице десяток горячих!

Я не заставил себя долго упрашивать, взял в руки уже изрядно истрепавшиеся розги и с наслаждением отсчитал не десяток, а двадцать полновесных ударов. Как оказалось, сечь девочку еще приятней, чем наблюдать порку со стороны. Телесное наказание подействовало на меня, как наркотик. Оно подарило мне радость жизни и обнадежило, что подобных случаев может быть еще много впереди.

- Ну, хватит на сегодня! Вставай! - скомандовал я Лене, отсчитывая последний удар.

Хлюпая носом, растирая по щекам слезы, она сползла со скамейки, подтянула трусы, встала передо мной на колени, взяла из моих рук розги, поцеловала их, затем поцеловала мне руку и сквозь слезы прошептала: Спасибо, Владимир Михайлович, за науку!" Потом, не вставая с колен подползла к матери, поцеловала ей руку и поблагодарила: "Спасибо, мамочка, за науку!"

Мать Лены проводила меня до калитки: "Теперь Ленка на ваших уроках шелковой будет. Ну а если не подействует, приходите вновь, еще для ума добавим." Я поблагодарил за решительные воспитательные меры и поспешил домой.

Дома я не находил себе покоя. Воспоминания о порке Лены приятно возбуждали и поддерживали почти непрекращающуюся эрекцию. Не выдержав, я рано погасил свет, воображая во всех подробностях картину, зрителем и действующим лицом которой стал минувшим днем. Уже несколько раз я кончал, трусы обильно пропитались спермой, но после каждого выброса семени возбуждение спадало лишь на несколько минут и вскоре после очередного воспоминания об участии в телесном наказании тринадцатилетней девушки-девчонки мой половой член вновь вставал на боевой взвод. Заснул я поздно, проснулся утомленным, промежность болела, как будто именно ей довелось заниматься тяжелой физической работой. Так продолжалось несколько ночей подряд. Я стал называть себя "Великим Мастурбатором", так как лишь с помощью онанизма избавлялся от состояния непрерывной эрекции, возникавшей сразу, едва вспоминал о порке Лены. В конце концов яркость воспоминаний стала ослабевать и мне уже не нужно было ночи напролет онанировать, чтобы к утру избавиться от стойкой эрекции. Однако мозг, вкусивший однажды наркотической отравы, стал требовать себе новой ее порции. Мне страстно захотелось кого-нибудь снова высечь. Или увидеть, как кого-то секут. Или, на худой конец, послушать откровенный рассказ о порке. Ленка на моих уроках действительно стала шелковой, так что идти с жалобой к ее маме было бы несправедливо, и я оставил девочку в покое, хотя тайно вожделел вновь ее высечь. "Ладно, - сказал я сам себе, - подождем, когда вновь провинится. Быть того не может, чтобы больше никогда ничего не сделала - не такой у нее характер". А тем временем я стал вызывать родителей других баловников или сам ходить по домам, если родители не приходили. Как и следовало ожидать, мой вызов оставался без внимания не потому, что родители игнорировали замечания учителя, а потому, что дети иногда забывалипередать мое письмо папе или маме, справедливо полагая, что за визитом родителей в школу дома последует суровое воздействие. Что ж, когда я сам приходил к ним домой и детская хитрость открывалась, строгость наказания только усиливалась.

Разговаривая с родителями, я всегда стремился выяснить, дерут ли они своих детей. Сначала они смущались, мялись, пытались отделаться неопределенными ответами, но, узнав, что я одобряю порку, радостно выкладывали, как, чем и за что лупцуют дома своих хулиганов. Нравы в деревеньке были, надо признаться, патриархальные, так что родители очень верили в воспитательные способности ремня. Мне было очень приятно вести такие разговоры, я подробно выспрашивал обо всех тонкостях и мелочах, сам давал рекомендации, как следует сечь, чтобы наказание становилось более чувствительным и памятным. Потом, встречаясь на улице, мама или папа с восторгом сообщали, как дали своем чаду, привыкшему к ремню, попробовать хорошо вымоченных розог, и какой был от этого разительный эффект.

Как только я открыл воспитательный плюс "березовой каши", проблемы с дисциплиной на уроках математики сошли на нет. С помощью родителей, а точнее, с помощью ремня, или розги в их руках, мне удалось добиться на своих уроках отличной дисциплины: поняв, что я строг и непременно пожалуюсь родителям, а те в качестве лекарственного средства пропишут изрядную порцию "березовой каши", мои ученики как-то сразу стали и послушными, и дисциплинированными. Мне даже стало в душе жаль, что на уроках нет повода, чтобы пожаловаться родителям и побеседовать с ними о преимуществах розог перед словесным внушением при воспитании десятиклассников и десятиклассниц. Беседы с родителями, их красочные рассказы о том, как они порют своих великовозрастных детишек, приносили мне определенное удовлетворение. Но оно не было полным, потому что никак не удавалось поучаствовать в порке самому. Наконец, выбрав подходящий момент, когда провинилась симпатичная девятиклассница, которую, как я уже твердо знал, дома порют, я пришел к ее отцу, подробно рассказал, что она натворила, и посоветовал наказать немедленно, в моем присутствии, чтобы усилить воспитательный эффект.

- Что же, это можно! - степенно согласился отец.- Эй, Танюха, ты где запропастилась? Иди-ка сюда, буду тебя уму-разуму учить! Никто не отозвался. - Ишь, молчит! Делает вид, что не слышит! Ну, как я тебе за это еще крепче всыплю!

Не дождавшись ответа и на это раз, мы сами пошли в соседнюю комнату, где должна была скрываться провинившаяся. Таня, сжавшись в комочек, неподвижно сидела в углу и, как затравленный зверек, смотрела на нас большими. Испуганными глазами.

- Ты почему не идешь, когда тебя отец зовет? Глухой прикидываешься? Я тебя от глухоты быстро вылечу! Сейчас вместе с дурью выбью! Отец потащил сопротивляющуюся Таню из угла на середину комнаты. Девочка упала на колени, обхватила обеими руками отцовы ноги, стала целовать их и умолять сквозь слезы:

- Папочка, милый, пожалуйста, только не сейчас! Пусть Владимир Михайлович уйдет! Накажи меня больнее, строже, только не при нем! - Ах, ты стесняешься? Тебе стыдно при учителе? А безобразничать на его уроках было не стыдно? Пусть, пусть теперь посмотрит, как я тебе через задницу ума добавлю! Поднимай юбку! Слышишь? Быстро!

- Папочка, не надо по голой! Один-единственный раз прости! Не надо по голой! Но отец уже не слушал Таниных уговоров, крепко зажал между коленей ее голову он сам задирал вверх юбку. Я помог ему пониже стащить трусы и несколько секунд любовался обнажившимся Таниным задом. Таня стояла в унизительной позе, на четвереньках, полуголая, с высоко поднятой попой. Отец взял ремень, сложил его вдвое и начал методично охаживать непослушную дочку. Ремень громко хлопал по голому телу. Вслед за ударом появлялась широкая розовая или красная полоса. Девочка дергалась, крутила задом, вскрикивала и повизгивала. Мне было приятно смотреть, как отец полосует Танину попку, но все же наказание было не особенно болезненным: от ремня шуму много - боли мало. Ленку-шестиклассницу, хоть она и была на три года моложе Тани, мать секла не в пример болезненней. Я заметил Таниному отцу, что давно пора бы перейти на розги: для такой большой девочки ремень - что слону дробина. Отец смутился: - Да, можно бы:Да где их взять?

- Ну, так "на десерт", для крепкой памяти, для крепкой памяти, дай доченьке десяток пряжек! Ремень-то она быстро забудет!

Отец переложил ремень в руке по-другому, чтобы бить пряжкой, размахнулся :и: пряжка с силой впилась в горячую, яркокрасную ягодичку. Таня дернулась, как будто ее ошпарили кипятком и издала громкий, душераздирающий вопль. Ей пришлось получить еще девять столь же жестоких ударов. О, как она кричала! Я даже представить себе не мог, что она способна на такой сильный, полный страдания крик! Действие пряжки напоминало мощный удар током. Боже, как дергалась девочка, когда пряжка вновь и вновь впивалась в ее нежное тело, оставляя после себя огромные кровоточащие синяки! Зрелище получилось незабываемым. Я получил истинное наслаждение и пищу для воспоминаний и фантазий на много дней вперед. Спустя две недели мне вновь крупно повезло: удалось поймать с поличным Ленку, когда она на моем уроке делала домашние задание по другому предмету. Я пообещал сказать матери, и девочка сразу же расплакалась. По окончании занятий я пошел домой к своей ученице. Мать хозяйничала во дворе и заметила меня еще на улице: "Что, опять моя непоседа проштрафилась?" Узнав, в чем дело, она скомандовала дочери: "Ленка! марш домой! И готовь розги - сейчас Владимир Михайлович сам тебе всыпет!" Женщина словно угадала мое сокровенное желание: "Владимир Михайлович, пожалуйста, накажите мою негодницу сами. У вас рука крепче и ей памятней будет."

Я пошел в дом, где вожделенная картина разыгралась вновь по такому знакомому и такому сказочно возбуждающему сценарию свежие розги, скамейка, голая попка Лены, мелодичный скрип прутьев, грациозные извивы нежного девичьего тела, крики боли, мольбы о прощении и пощаде, вспухающие рубцы на теле, красный исполосованный тонкими кровоточащими черточками зад: От возможности всецело распоряжаться телом девочки, сечь его розгами, захватывало дух. Я был в душе безгранично благодарен матери Лены за то, что она подарила мне такое фантастическое наслаждение. Я не стал злоупотреблять ее доверием и отсчитал Лене шестьдесят розог - ровно столько, сколько до революции обычно давали нерадивым гимназистам и гимназисткам если за ними не водилось особенно злостных грешков. Но розги дал отличные, с оттяжечкой, так что после наказания Ленка отлеживалась несколько минут, прежде чем сумела встать и, по заведенному в семье обычаю, поцеловать розги и поблагодарить меня за науку.

Вечером у меня дома долго сидела Оля. Она стала заходить ко мне все чаще и все больше проводила со мной времени. Мы вместе обедали, рассказывали разные истории из жизни, вспоминали Москву. Сегодня она меня спросила: "Ну как? Больше нет проблем с дисциплиной?" Я рассказал, что с тех пор, как призвал на помощь родительские ремни и розги, наведение дисциплины не вызывает у меня проблем. Оля рассмеялась: - Правильно. Я еще год назад поняла, что это лучшее средство. Хорошо, что здесь почти во всех семьях родители дерут своих чад. Можно навестипорядок:

-А тебя дома драли?

-Ха! Еще как! Ивовыми прутьями! До крови! У нас был очень строгий отец - настоящий мужчина, глава семьи! Мы его слушались беспрекословно. Не только нам с сестрой от него попадало, но и матери. Но мы никогда на него не злились, потому что он был справедлив, очень больно, но - по заслугам.

Я не помню ни одной незаслуженной, несправедливой порки. Хотя не сразу приняла душой его строгость. Когда была маленькой - часто долго плакала после порки. И от боли, и от обиды. Не хотела целовать розги, просить прощения, благодарить за наказание.

Тогда отец добавлял мне еще несколько "горячих", чтобы научить благоразумию. Теперь я понимаю, что он был абсолютно прав. Я рассказал Оле, как присутствовал при порке Тани, как сам сек Лену, как получил при этом сексуальное наслаждение и хочу повторения подобных эпизодов...- Это не страшно, - после некоторого раздумия сказала Оля. - Настоящим мужчинам всегда нравится причинять женщинам боль, а лучше всего - их сечь. Порка женщины- это красиво! Мужчина наслаждается, когда властвует над женским телом, а порка - самый простой и самый безопасный способ эту власть осуществить и ощутить. Разница лишь в том, что одни мужчины понимают, что им хочется бить женщин, а другие трусят себе в этом признаться, прячут как страусы голову в песок, делают вид, что не замечают фактов. Но настоящую женщину, тем более - женщину умную, понимающую, биологическая "кровожадность" мужчин не должна пугать: то, что заложено в человеке природой не должно вредить. И, по-моему, нормальной женщине умеренная порка, несмотря на боль, должна быть приятной: ведь это радует мужчину, а женщина устроена так, что наслаждается тогда, когда сумела доставить удовольствие партнеру. Оля немного помолчала и потом добавила: - А знаешь, я тоже собственноручно секла Лену. Еще год назад. И не один раз. И не только ее. А еще некоторых мальчишек. И мне тоже было очень приятно: Она вдруг рассмеялась: - Давай вместе ходить по родителям и драть непослушных мальчишек и девчонок.

- Давай! - со смехом поддержал я ее мысль. В тот вечер мы впервые чувственно поцеловались. Она позволила расстегнуть лифчик и полуобнажить грудь. Обняв меня за шею, она долго сидела у меня на коленях, ворошила волосы, шептала в самое ухо нежные слова. На следующую ночь она принесла с собой ночную рубашку и залезла спать в мою кровать. Мы недолго лежали рядом неподвижно. Уже через несколько минут наши губы слились в горячих поцелуях, а руки стали обшаривать самые укромные и интимные уголки тела. Мне было приятно рядом с Олей, я наслаждался ее нежным горячим телом, но то ли от перевозбуждения, то ли еще по какой-то причине эрекция не желала наступать. Оля нежно гладила мою мошонку, пальчиками перебирала яички, ласкала ладонями и подушечками тонких пальцев вялый, никак не реагирующий на прикосновения ствол полового члена. Чувствовалось, что она разочарована, да и мне самому от нежданно-негаданно приключившейся импотенции стало не по себе. Я никак не ожидал, что моя мужская сила может ослабеть так внезапно: всего лишь несколько недель назад мне не давали покоя почти постоянные эрекции, следовавшие друг за другом с такой частотой, что иногда во время занятий не было возможности встать со стула, а сегодня, когда рядом в постели лежала красивая и ждущая любви девушка, мой член капризничал и не желал становиться твердым.

Тогда я стал думать не об Оле, а о Лене, кричащей и извивающейся под розгой. Сцена порки, как живая, встала у меня перед глазами и я сразу же почувствовал, как мой мужской жезл встрепенулся, налился кровью, увеличился в размерах и затвердел до каменной твердости.

- О, какой он стал большой и горячий! Какой он твердый! - радостно зашептала Оля.- Заходи скорей в меня! Я давно горю от нетерпения! Наверное, я уже залила тебе простыню... Меня не надо было долго уговаривать, потому что я и сам давно ждал этого момента. Одним толчком мне удалось протолкнуть свою дубинку Оле между ног. Оля вскрикнула. Я выждал неподвижно пару секунд, а затем, когда Оля ободрила меня, сказав, что готова к продолжению, начал фрикции - сначала осторожные, затем более сильные, быстрые и энергичные. В Олином влагалище было тесно, мокро и горячо. Каждое движение отзывалось в головке полового члена каким-то трудно выразимым на бумаге чувством, отдаленно напоминавшим приятную щекотку. Оля подмахивала тазом, тихо стонала и вскрикивала. Затем она стала дергаться резко, сильно с большой амплитудой. Мне стало трудно удерживаться у нее во влагалище, пришлось убавить резвость собственных фрикций и полностью довериться Олиной инициативе. Через несколько секунд она запрокинув назад голову, закатила глаза, громко застонала и вскрикнула, по телу ее волной пробежала судорога, и тогда она затихла - расслабленная, умиротворенная, неподвижная. Я тоже кончил вместе с ней и в момент судорожного сокращения влагалища излил туда густую, горячую сперму. Потом мы, обессиленные, лежали рядом, гладили друг другу руки и шептали: "Как хорошо".

То, что я рассказал, с незначительными вариантами стало повторяться у нас почти ежедневно. И едва ли не каждый раз у меня сначала были трудности с эрекцией, но воспоминания о порке Лены или Тани спасали меня от мужского фиаско. Затем, когда все благополучно заканчивалось, мы с Олей оба оставались довольны, шептали друг другу нежности, благодарили за доставленное наслаждение и умиротворенно засыпали. Но потом меня мучили угрызения совести: я чувствовал себя как бы изменившим Оле, потому что эрекцию вызвал думая не о ней, а о том, как сек свою шаловливую ученицу. Тогда в один из дней принес домой пучок длинных свежих розог и бросил его под кровать. Ночью в постели с Олей я решил не помогать себе воспоминаниями о порках. На сей раз у нас ничего не получилось. Я чувствовал, что Оля осталась разочарована, хотя постаралась сдержаться, промолчала, не упрекнула меня. Но на следующую ночь, когда ей вновь не удалось вызвать у меня эрекцию, несмотря на все ее старания, она вспыхнула: "Импотент несчастный! Девушка вторую ночь ждет, а у него машинка не работает!"